Статьи

1939-2018

Биография

В15 минут пополуночи 22 января в московской больнице, в возрасте 78 лет, скончался архимандрит Венедикт (Пеньков), который двадцать семь лет был Наместником Святейшего Патриарха, управляя одним из самых известных и любимых русским народом монастырей – Оптиной Пустынью.

Ровно 27 лет назад, 20 января 1991 года, в день Пророка Иоанна Предтечи, престольного праздника Оптинского Скита, прибыл он в Оптину Пустынь, принимая управление обителью. Уже полгода монастырь оставался без руководства, поскольку его настоятель архимандрит Евлогий после тяжелейшей аварии находился в больнице. Обитель, отданная Православной Церкви 17 ноября 1987 года, медленно поднималась из руин. Это был первый из открытых в Советском Союзе монастырей (после Данилова монастыря, переданного под резиденцию Патриарха Московского). Здесь было уже около сорока человек братии, строгий монашеский устав богослужения, уже был восстановлен центральный Введенский собор, многие братские корпуса и частично разрушенная ограда. И хотя вокруг виднелись остатки фундаментов и бесприютные стены других храмов и колокольни, а проблем еще было гораздо больше, чем залатанных наспех дыр, – то было время великого духовного подъема, когда сквозь асфальт безбожия медленно, но верно начали прорастать первые ростки духовной жизни.

Архимандрит Венедикт – это целая эпоха в жизни нашей Церкви. Первая половина его церковной деятельности, время возрастания и духовного возмужания, прошло в стенах Троице-Сергиевой Лавры. Там он окончил Духовную семинарию, а потом и Академию; был пострижен в монашество и рукоположен в священный сан. Там он стал верным учеником архимандритов Кирилла и Наума, на протяжении двух десятков лет общаясь с ними, по его словам, практически каждый день. Там вместе с архимандритом Алексеем (Поликарповым) он стал одним из самых любимых народом духовников. Игумен Виссарион даже сочинил в 80-е годы стишок о них: «Два столпа у Лавры всей: Венедикт и Алексей».

В течение многих лет каждый день игумен Венедикт несколько часов исповедовал в надвратном Иоанно-Предтеченском храме, куда приезжали его многочисленные духовные чада. А после трапезы принимал тех, кто нуждался в более продолжительной беседе, в сторожке на проходной или у себя в келье. Кроме духовничества он исполнял еще несколько важных послушаний: главного бухгалтера монастыря, библиотекаря, почтальона, пел на клиросе. За год до утверждения в должности наместника Оптиной Пустыни он был назначен скитоначальником Гефсиманского скита и начал восстанавливать его из полнейшего запустения.

Наместника в Оптину искали с большим рассуждением – ведь в чем-то это место гораздо более ответственное, чем большинство епископских кафедр. Отец Венедикт рассказывал, что и сам он очень сомневался, видя всю сложность предстоящего служения. Но старцы-духовники благословили, посылали и к блаженной Любушке в Сусанино. Она сказала: «Да, Венедикт, Венедикт может быть».

Вначале Патриарх предложил ему выбор: Наместником в Оптину или духовником в Дивеево. Отец Венедикт сразу понял, что если он и дальше продолжит исповедывать, то его сердце долго не выдержит. И, хотя в Дивеево было много его духовных чад, он без сомнений выбрал Оптину.

Тем более что состояние его здоровья было удручающим. Отец Венедикт сам не понимал, как он может возглавить такой монастырь. Ведь еще недавно приступы астмы были столь сильными, что он мог спать только сидя, задыхался сразу же, как только начинал говорить, не мог окончить возгласа на богослужении. Но Патриарх сказал, что Господь укрепит его. И в первый же день по приезде в обитель отец Наместник с удивлением заметил, что ему совершенно не нужен баллончик-ингалятор, которым с того дня он ни разу не пользовался, хотя в Лавре вынужден был применять его много раз на дню. Так совершилась воля Божия – об этом Оптинский Наместник часто вспоминал, когда ему становилось невмоготу управлять монастырем, но проситься на покой он уже не решался.

Патриарх возвел игумена Венедикта в сан архимандрита и, встретив в родной обители Крещение, он отправился в Оптину. И вот в 52 года начался в жизни отца Наместника новый этап. Хотя его жизнь «у преподобного Сергия» была исполнена немалых трудов и подвигов самоотвержения и жертвенной любви, предстоящая деятельность явилась не возвышением, не ступенью церковной карьеры, а суровым крестом, принятым им ради любви ко Христу.

Став настоятелем, отец Венедикт года через два прекратил исповедовать своих духовных чад, поскольку почувствовал, что совмещение обязанностей Наместника и Духовника ему не по силам. Но рекомендуя избрать себе духовников, он не отказался от Отцовства в духе и в крайних случаях всегда принимал и разрешал вопросы своих чад, отвечал на их записки, а самое главное – не оставлял своей молитвы, что чувствовалось с несомненной убедительностью. Архимандрит Наум говорил, что отец Венедикт носит своих чад в самом сердце. За этими простыми на первый взгляд словами стоит подвиг веры, глубочайшей ответственности и сострадания его широкого и мудрого сердца.

Личный подвиг молитвы чаще всего оказывается сокрытым от людей, но в отце Венедикте за внешней суровостью и крайней собранностью всегда чувствовалось непрестанное предстояние Богу. Не внешним положением, не саном, а именно своей внутренней громадой этот невысокий ростом человек всегда был значимым в любом обществе, даже среди людей гораздо более высокого положения. Тайный подвиг ночной молитвы, который отец Венедикт начал еще в Лавре преподобного Сергия, он не оставлял и впоследствии. По состоянию здоровья он постепенно прекратил посещать братскую полуношницу, да и в храме бывал не каждый день, но действие Иисусовой молитвы очень часто запечатлевалось в чертах его лица, а тоненькая ниточка из деревянных бусинок, охватывающая петлей его ладонь, непрестанно двигалась. Этот вид четок он разработал сам еще в Лавре и изготавливал своими руками, посылая по просьбе монахов даже на Афон.

Нельзя сказать, что сложившееся братство Пустыни легко приняло нового Наместника. Слишком отличался он от прежнего мирного и деликатного архимандрита Евлогия (ставшего впоследствии митрополитом Владимирским). Волевой и особо не нуждавшийся в советах отец Венедикт изменил богослужебный устав и весь уклад жизни монастыря стал приводить к подобию Сергиевой обители, где прошла большая часть его жизни. Часть прежних иноков оставила Оптину в первые полгода, кто-то ушел позднее. Это был тяжелый этап взросления, словно отрочество, пришедшее на смену во многом яркому и вдохновенному периоду детства. Немало суровых испытаний пришлось пережить Наместнику: тут и трагическая гибель трех убиенных на Пасху 93-го иноков, и утрата других верных помощников и братий. Даже во многих словах невозможно описать всю многотрудную и исполненную искушений и вражеского незримого противостояния жизнь монастыря.

Но обитель, прославленная жизнью великих Оптинских старцев, удаленная от крупных городов, влекла к себе многих ищущих истинного монашества. Хотя постепенно повсюду начинали возрождаться иноческие обители, Оптина Пустынь не затерялась в их рядах, превратившись в мощный, известный всему миру монастырь. Были отстроены и подняты из руин храмы, колокольня и другие постройки, проложены уникальные гранитные мостовые. Храмы получили благолепный вид и новые росписи, наполнились утварью, изящным резным убранством и иконами. Здесь каждый день совершается от двух до пяти литургий, службы отличаются особым благоговением и скупой монашеской красотой, строгим и неспешным молитвенным пением. Количество братии в прошлом году превысило 220 человек, с каждым годом увеличивается и число паломников.

При отце Венедикте были прославлены тринадцать Оптинских старцев и несколько новомучеников и исповедников монастыря. Удалось обрести оскверненные безбожниками мощи десяти старцев. Некоторые погребенные в различных местах подвижники и исповедники были перезахоронены в родной обители. Были изданы жизнеописания и творения старцев, исследования и воспоминания, посвященные Оптиной Пустыни.

Одна из главных черт, определявших весь путь архимандрита Венедикта, – это его пламенная ревность о вере. Глубочайшей благоговейной верой определялись все его успехи и многочисленные достижения. Он был поистине ревнитель благочестия с неравнодушным сердцем. С огромным благоговением и трепетной верой относился он к великому чуду – схождению Благодатного огня в Иерусалимском храме Гроба Господня. С большим трепетом ждал он каждый год известия в Великую Субботу о том, что «благодатный огонек» в очередной раз сошел.

Требуя от других евангельской чистоты и искренности, он и сам всегда являл пример крайнего благоговения ко святыне. У всех останутся в памяти службы, которые он совершал, – чинные, неспешные, исполненные царственной торжественности и одновременно молитвенные. Его бархатный баритон был слышен даже в дальних уголках храма, вдохновляя всех присутствующих с трепетом предстоять Господу.

Вера была главным сокровищем этой души. Он так любил истины, содержащиеся в сокровищнице Церкви, часто с детской непосредственностью делился какой-то мыслью, вычитанной у Святых Отцов или в Писании. По многу дней вращая в уме обретенное сокровище, он удивлялся и рассуждал, а иногда и развивал эти мысли, то поражая окружающих вновь открывшимися гранями, то наоборот, смущая каким-то смелым суждением, идущим вразрез с учением Церкви. Это было не надуманное фантазирование, а живое глубочайшее переживание, он жил этим. Можно было бы и не писать об этом, храня некую формальную правильность «жития», но лучше постараться увидеть эти особенности такими, какие они были, чем, замолчав, прикрыть завесой полуправды.

Будучи творческой личностью, отец Венедикт все стремился сделать как можно лучше, красивее, разумней. Достаточно вспомнить, в какие столкновения и споры превращалось утверждение эскизов храмов, росписей, установка икон в храме, утверждение строительства нового корпуса! Он вмешивался во все: в работу инженеров, которые заливали фундамент, в проекты архитекторов, предлагавших чертежи храмов, в издательское дело и оформлени

е книг. Не всегда это было удачно и зачастую сильно мешало делу. Он утверждал, потом решал по-новому, по многу раз меняя свои благословения. Однако, все эти вопросы были для него не внешними, а глубинно значимыми, поскольку он чувствовал ответственность пред Богом за их решение. Работать с ним было сложно, но в этом проявлялось его неуемное стремление к совершенству.

Так и в понимании частных вопросов богословия он иногда переходил черту, искал, обдумывал, а порой, увлекшись, спотыкался. Но проходило время, и он прислушивался к мнению тех, кто пытался осторожно его исправить, и потом, хотя и с некоторой неохотой, отказывался от кажущейся ему столь красивой идеи, поскольку она была не в созвучии с Истиной Отцов.

Это был строгий пастырь, часто не жалеющий своих чад внешней человеческой снисходительностью, но ставящий их перед бескомпромиссным судом Евангельской Истины. Смотревшие на жизнь обители извне часто высказывали братии сочувствие в том, что они живут в такой строгости; бывало, не удерживались от ропота и сами иноки. Но, пройдя через разнообразные искушения, многие понимали, насколько необходима и плодотворна была требовательность отца Венедикта. При всей суровости и кажущейся деспотичности Наместник никогда не растаптывал личности человека. Он мог быть очень резок и нелицеприятен, невзирая на сан и возраст человека, в каких-то случаях высказывая свои замечания и наказывая за проступки. Но то была ревность Отца, ревность души, не принимающей халатности, лени и лукавства. Ревность, обжигающая не для того, чтобы причинить боль, а чтобы исправить, исцелить человека. Заставить его понять всю серьезность жизни и ответственность его души. Недаром одним из самых любимых им слов Писания было: «Проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением».

Можно было заметить, что отец Наместник, наказав кого-либо, потом внимательно наблюдал, как тот переносит его прещение или вспышку гнева. Если видел, что брат принимает все со смирением, дух его столь искренне ликовал, что ему даже приходилось, хотя и с трудом, сдерживать эту радость. Если же кто-то принимал помыслы и обижался, то отец Венедикт иной раз предпринимал немалые усилия, чтобы примириться с ним, стараясь пошутить, загладить негативное впечатление, которое сложилось у брата. И часто повторял: «Гневайтесь и не согрешайте». И каждый доверивший ему свою душу чувствовал, что она не безразлична ему, что тут действует не просто человеческая страсть, властолюбие или честолюбие, но отцовская ревность о спасении в Боге.

Отца Венедикта отличал особый дар рассудительности. Он придавал этому большое значение, говоря, что даже если человек ошибется, принимая какое-либо решение, но если он рассуждал и приложил немалые усилия, чтобы познать волю Божию и понять, как ему поступить правильно, то Господь не спросит с него за ошибки и Сам исправит их последствия. Обдумывая какую-то мысль, он часто возвращался к ней, предлагая то одно рассуждение, то другое, рассматривая с совершенно разных сторон и постоянно молитвенно обращаясь ко Господу за вразумлением. Из-за этого решение некоторых вопросов, кажущихся элементарными, затягивалось на длительное время, но никто не мог упрекнуть его за то, что оно скоропалительно, поверхностно.

В последние годы отец Наместник сильно изменился, почти вся его прежняя суровость ушла и перевоплотилась в благостность и удивительное радушие. Это изменение объясняется тем, что маска внешней строгости уже больше не требовалась, душа достигла внутренней свободы и раскрыла себя людям в той полноте, которая раньше была недоступна взорам, или приоткрывалась лишь на время. Особенно ярко это было видно не в деловой обстановке, а в минуты отдыха. Каждый день, если позволяло здоровье, отец Венедикт находил время, чтобы приехать на конюшню. Общение с лошадями было для него той паузой, которую ему не давали люди, непрестанной вереницей устремляющиеся к нему за решением тех или иных проблем. Расчесывая им гривы или кормя сухарями, он часто шутил, расслаблялся от извечного напряжения, иногда даже пел. И лошади чувствовали то тепло и добро, которое исходило от него. Приходили на конюшню и многие гости обители, и братия, чтобы пообщаться с ним в неофициальной обстановке. Каждому было известно, что лучше момента для общения с отцом Наместником, чем на конюшне, не найти. Хотя он «отдыхал от людей», там решались очень многие вопросы. «Лошади вот молчат, а вы все говорите, говорите», – шутил он.

Своим участием во всех сторонах жизни монастыря, в каждой мелочи, он брал на себя непосильную ношу ответственности. Он не мог по-другому, но неудивительно, что часто изнемогал под ее тяжестью. Будучи человеком недюжинной воли, он не решался уклониться от ответственности, как он ее понимал. Праздность была ему абсолютна чужда, он постоянно жил проблемами обители, других людей. Днем он позволял себе лишь краткий отдых минут на 20-25, а в последние годы иногда до часа, и выезжал один или два раза на конюшню. Его бытие было распределено между праздниками, когда он неопустительно был на богослужении, и трудовыми буднями, которые, начавшись чаще всего в 8 утра, завершались лишь к 11 вечера, когда он, наконец, мог уединиться в своей крохотной келье.

Это был человек уходящей эпохи. В его быту не было роскоши, излишеств, он был свободен от сребролюбия или какого-либо стяжательства. Он все время продолжал жить в неотремонтированном корпусе, самом старом в монастыре. Долго сопротивлялся желающим «пересадить» его на иностранные автомобили в деловых поездках в Москву. Заграниц и путешествий не любил и никуда принципиально не ездил, проводя благословленные ему Патриархом отпуска на Селигере, в неспешной ловле рыбы на удочку. Обычно он уплывал один на лодке на целый день, оставляя сопровождающих и наслаждаясь более молитвенным уединением, чем самой ловлей рыбы. Пища отца Наместника была простой, хотя в последние годы из-за расстройств здоровья довольно разнообразной. Однако, нарушения постных дней он никогда не допускал, хотя врачи часто настаивали на этом.

Как опытный пастырь, отец Наместник создал целую систему воспитания братии. Видя, что городским жителям, особенно большей части молодежи, присущи инфантилизм, эгоизм и безынициативность, отец Венедикт проводил новоначальных через трудовые послушания на коровнике, конюшне, птичнике и других сельскохозяйственных объектах, где со временем выявлялось все усердие человека, открывались его душевные качества. «Никуда не скроешь, как человек относится к лошади, и как она реагирует на него, – любил он повторять. – Если у человека есть скрытый порок, то животное это сразу почувствует, и может даже не подпустить к себе». Новоначальным послушникам и кандидатам в братию он уделял очень много внимания. Будучи ограничен по состоянию здоровья в движениях, вызывал к себе в келью братий и вдумчиво беседовал с ними, стараясь не упустить ничего важного из их прежней жизни, пытаясь через молитву понять место конкретного человека в Церкви, характер его личности.

Положение в современных монастырях складывается такое, что на Настоятеля ложится груз чисто внешнего административного управления столь сложным организмом. Поэтому возникает опасность того, что «внешние» финансово-хозяйственные вопросы, участие в длительных богослужениях и неизбежное общение с власть предержащими и гостями обители не оставят у Настоятеля времени на внутренние, часто весьма непростые, вопросы духовного состояния братства. Число братии в Оптиной чрезвычайно умножилось, и отец Наместник ввел своеобразную систему «старчества», когда избранные из братии опытные в монашеской жизни духовники отвечают за руководство 10-15 братиями. Исповедуя врученных им чад, духовники решали возникающие при этом многоразличные недоумения с самим Настоятелем, который, вызывая их регулярно, расспрашивал кратко, кто как живет, а сам исповедовал только духовников.

Такая система может принять форму и изощренного доносительства, но отец Венедикт никогда не ставил своей целью поработить себе человека, он хотел лишь помочь ему побороть многоразличные страсти. При наиболее серьезных проступках духовники побуждали самого инока идти на откровение содеянного к авве монастыря, который, отечески увещевая провинившегося, накладывал на него взыскание, если считал необходимым. Удивляло то, что при самых тяжелых проступках братии, при соответствующем покаянии, наказание как раз и не применялось отцом Венедиктом. Сам грех был той тяжестью, которую нес на себе согрешивший.

В последние годы, когда строительство и восстановление стен монастыря стало приближаться к определенному завершению, отец Венедикт стал больше внимания уделять вопросам внутренней жизни братии. Его как человека глубоко церковного очень беспокоила теплохладность, глубинное равнодушие даже среди тех, кто пришел посвятить свою жизнь Богу. Требуя четкого соблюдения дисциплины в посещении богослужений, он охотно шел навстречу больным, вынужденным пропускать службы, но в других случаях взыскивая даже за минутное опоздание. Он часто повторял, что Господь все видит, и если кто-либо лукавит, ссылаясь на болезнь, и уклоняется от церковной молитвы, то Бог непременно пошлет ему болезнь, желая уврачевать этот грех.

Желая возбудить страх Божий, отец Наместник ввел обязательное изучение заповедей Священного Писания. Были составлены книжечки карманного формата с избранными текстами Писания, которые каждый насельник обители должен был заучивать наизусть. Это знание проверял и сам отец Венедикт, и поставленные им братия. Хотя этот метод и можно назвать во многом схоластичным и формальным, но он помог тем, кто не имел стремления самостоятельно изучать Священное Писание, часто погружать свой ум в его живое и непреходящее Слово. По тому, с каким воодушевлением произносил отец Венедикт какую-нибудь фразу из Писания, было видно, насколько он сам оживотворяется этим словом. Он неустанно и других убеждал в том, что его надо заучивать, чтобы постоянно иметь при себе и по-настоящему постигнуть прочитанное, а зная – исполнить.

Любовь и внимание к Слову Божию были присущи ему от юности. Сразу после окончания техникума тогда еще Володя Пеньков устроился на работу. Однажды мастер на одну ночь дал ему почитать Новый Завет. Что же я буду читать, а потом все забуду – подумал юноша и решил переписать, сколько сможет успеть. Он совсем не спал и за ночь переписал Евангелие от Матфея и пару апостольских посланий. Наутро, отдавая книгу мастеру, он ответил тому, что прочитать много не смог, но зато переписал кое-что. Пожилой человек был настолько поражен, что долго молча листал его тетрадку, а потом почти ничего не говоря подарил ему книгу. В выходные дни Владимир уезжал на природу, выбрав место покрасивее, усаживался читать Слово Божие. Видимо там, как Нафанаила под смоковницей, узрел его Господь, и у юноши созрела твердая решимость идти в монастырь.

Имея удивительное целомудрие от юности, отец Наместник иной раз на исповеди не мог понять поврежденности человека какими-то блудными грехами, иногда высказывая это даже вслух среди близких ему братий. Как человек старого поколения, он совершенно не переносил столь распространённой ныне вольности в одежде, частичного обнажения, ношения женщинами штанов. Когда он видел подобное, в нем воспламенялся дух ревнителя, дух пророка, подобного Илье, и он нещадно бичевал этот порок в своих проповедях, видя в нем страшную диверсию против целомудрия души.

Кроме своих проповедей, которые он всегда произносил без бумажек и с истинным вдохновением, отец Наместник проводил воскресные беседы с приезжающими паломниками и постоянно живущими в монастыре трудниками. Маститый старец, умудренный опытом, он старался хотя бы в какой-то мере передать его другим. Часто разбавлял свои поучения шутками, как и старец Амвросий, стараясь сделать их более доступными и понятными. Обычно свои беседы он начинал с каких-нибудь провокационных вопросов, стремясь обескуражить слушающих, довести до парадокса какую-нибудь проблему. Этим он пытался расшевелить людей, вывести их на неформальное живое общение, и его беседы превращались в захватывающее путешествие к глубинам православной духовности. Его пастырская ревность не позволяла ему уклониться от этих бесед, даже когда он начал гораздо хуже слышать и не мог передвигаться без посторонней помощи.

Духовное величие почившего Наместника Оптиной Пустыни нам еще предстоит оценить, по-новому взглянув на переступившего черту вечности духовного богатыря, ревнителя веры, благоговейного и нелицемерного раба Божия.

Просим сугубых молитв о упокоении души новопреставленного архимандрита Венедикта.

25 января 2018 г.