Статьи

1951-2019

Биография

13 января исполнилось 309 лет российской печати. За это время газеты много раз меняли свой формат и идеологию. Одни издания появлялись на свет, а другие — уходили в небытие. Как уже можно догадаться, центральный материал этого номера посвящен именно этому дню. О том, как изменилась журналистика за последние 40 лет, о курьезах печатного производства и чего нет у сегодняшних журналистов, нам рассказал бывший сотрудник районной газеты «Путь Октября», писатель и просто колоритный человек Борис Пантилимонович Карташов.

Корр.: Здравствуйте, Борис Пантилимонович, для начала расскажите для тех, кто не знает, какое отношение Вы имеете к журналистике и печати в целом?

Б.К.: Добрый день, если честно, журналистикой я болел с юности. Старший брат сыграл в моей судьбе большую роль, он учился в Львовском высшем военно-политическом училище на факультете журналистики. И, как обычно, младшие братья стремятся походить на старших. Первые заметки начал писать еще в Талицком лесотехническом техникуме. Позже, в армии, я закончил заочно школу военкоров, там писал в газету. В 1975 году молодой, неотесанный работник Советского райкома партии промышленного отдела был послан в обком на квалификационную комиссию для поступления в высшую партийную школу при ЦК КПСС на партийное строительство. На комиссии я узнал, что, оказывается, еще есть факультет журналистики. Я тут же переписал заявление и поступил на журфак. Вернулся домой и устроился на работу в районную газету. Вот так 6 июля 1975 года в день, когда родился мой сын, я попал в редакцию «Путь Октября».

Корр.: Помните свой первый день в газете?

Б.К.: А как же?! Прихожу я на работу, редактор - Марат Мухаметшин - дает мне письмо рабкора для редакторской обработки. Как сейчас помню, нужно было написать о хорошем человеке. Юра Толошенко тогда работал бригадиром в СМУ, вот о нем как раз и должна была идти речь. Я сидел, пыхтел, наверное, дня три — написал. Марат его взял, почитал, потом полностью переписал все от слова до слова, поставил только мою подпись и надпись сделал «Очень хороший материал» — и в печать. Стыдно было, но урок остался на всю жизнь – журналистику нахрапом не возьмешь. Отработал я в штате газеты 9 лет, после этого перешел на внештатную работу.

Корр.: Сколько Вы уже в журналистике?

Б.К.: Если считать официально, то с 1975 года по сегодняшний день, а если неофициально — то с 1966 года. 20 лет работал директором типографии, так что к печати я имею самое непосредственное отношение.

Корр.: Кто такой журналист, и что Вы вообще думаете о журналистике? Чем отличается работа тогда и сейчас?

Б.К.: Я специально, перед тем как встретиться с вами, посмотрел в интернете в википедии определения и понятия слов «журналист» и «журналистика». Чем отличается журналистика сегодняшнего дня от той, марксовской, по которой учились мы. Сейчас журналистика — это просто сбор и обработка информации, которая потом подается общественности. Журналистика по Марксу — это объективный сбор информации. В настоящее время слово объективность упущено. Казалось бы пустячок…

Корр.: По-Вашему получается, что каждый человек, который объективно собирает информацию, может называться журналистом?

Б.К.: Нет, конечно, все-таки существует (по крайней мере, у нас так было) неофициальный кодекс журналиста, чего нельзя было преступать. Например, имя автора, если он не желает этого – ставился псевдоним. У нас был конфликт, он дошел до обкома партии — в газете вышел фельетон, начинался он так: «На стройплощадке появились дядьки в ондатровых шапках…», вроде бы ерунда, но в те времена все знали, что в ондатровых шапках ходят райкомовские и обкомовские работники, вот и все… В райкоме стали требовать имя автора. Редактор молчал, дошло вплоть до увольнения. Но автора так и не раскрыли. Еще один пункт нашего негласного кодекса — оскорбления. Я разговаривал с некоторыми современными редакторами и журналистами, они говорят, что им наоборот надо сказать, что этот человек козел, политическая проститутка. И делают они это лишь только из конъюнктурных соображений, чтобы привлечь внимание. У нас такого не было.

Корр.: Вот Вы с определенным пиететом говорите о прежних временах, но ведь были и минусы?

Б.К.: Куча. Во-первых, каждый материал писался, как у нас говорили, с фигой в кармане. Надо было написать так, чтобы люди поняли второй смысл. Нас обязывали каждую неделю писать передовые статьи. У меня на столе лежал цитатник Брежнева, там на все случаи жизни были высказывания. По гинекологии? Пожалуйста! По космосу надо — есть и по космосу. И все понимали, что это туфта, что это никому не нужно, никто эту передовицу читать не будет. Так вот этот бред мы компенсировали другими материалами. Что я имею в виду? Любой материал, будь то аналитическая статья, очерк или зарисовка, имел очень глубокий смысл. Если о человеке писалось, то писалось так, что было понятно — он, рубаха-парень, может и материться, хотя нельзя было об этом писать. Что иногда пьяный жену колотит, но у него все равно семья крепкая и хорошая. В этом и было искусство. Честно говоря, я не вижу аналитических материалов в современных газетах, они вообще исчезли. А почему? Потому что серьезная аналитика никому не нужна, да и журналистов сегодня этому не учат – зачем лишняя головная боль перед начальством?

Корр.: А какие программы по телевидению смотрит большинство населения: аналитические или развлекуху и чернуху?

Б.К.: Сейчас телевидение информационное и рейтинговое. Другое время, ситуация в журналистике и в подаче материала иная чем раньше. Мы упускаем главное, если уже не упустили. В любом государстве должна превалировать идеология. Вот смотрите, по телевизору передали, что умер разведчик, который практически физически спас Тегеранскую конференцию во времена Великой Отечественной войны, а значит, и послевоенный мир. Вместо того чтобы побольше рассказать об этом выдающемся человеке, центральные каналы уже третий день подряд транслируют свадьбу Пугачевой с Галкиным и больше ничего не показывают. Я считаю, что наша главная ошибка, в том числе и журналистики — это неправильно выбранный ориентир в идеологии и отсутствие духовного воспитания.

Корр.: В цензуре Вы видите больше плюсов или минусов? Как вообще это было раньше?

Б.К.: Цензура была такая: у нас, например, районная газета — это орган райкома партии и райисполкома. Нам по рангу было позволено критиковать всех и даже отделы райкома, кроме секретарей и председателя райисполкома, а остальных — ради бога. Сейчас муниципальная пресса пусть только попробует покритиковать хотя бы рядового клерка администрации — выгонят с треском. Мало того, раньше газета не согласовывала ни один материал с потенциальным идеологическим начальством. Был один случай — появилась новая зав. отделом пропаганды Нина Ивановна Малышкина, и какой-то номер праздничный она решила проверить. Пришла в типографию, потребовала гранки. Редактор, Марат, сказал ей, что если она не хочет, чтобы он ее при всех матом послал, то должна уйти по-хорошему. Та побежала к секретарю по идеологии Николаю Федоровичу Баженову жаловаться. Он показал ей постановление ЦК КПСС и прочитал — «газетой руководит редактор и курирует первый секретарь, не вмешиваясь во внутренние дела газеты».

Сейчас же, я знаю, совсем как в сталинские времена, цензура. Оказывается, в администрации есть человек, который осуществляет цензуру статей, предполагаемых для опубликования в районной газете. Фамилия его Соболев. К примеру, написал статью в газету сотрудник администрации — должен отнести на просмотр вышестоящему начальнику, а тот по прочтении отдает господину Соболеву, и уже он решает: печатать статью в газете или нет. Причем одновременно определяет значимость материала, его литературную сторону, редактуру. Ну, прямо «Бога за бороду поймал» этот господин в журналистике. И кто только ему такую должность справил? Такого в наше время и в страшном сне не предвиделось… А вы говорите, цензура в советское время…

Корр.: Курьезов, наверное, тоже было достаточно?

Б.К.: Лично со мной произошел такой случай — был День работников торговли, я, отсек газеты, разместил информацию в шпигеле (верхняя правая часть газетной полосы — место, привлекающее особое внимание читателя), что работники торговли выполнили план на столько-то процентов и так далее. Набор тогда шел на линотипах (строкоотливная машина, строчки в ней отливались из жидкого свинца). Иногда линотипист мог нажать сразу две кнопки и получался всплеск, выкатывались строчки, путались буквы — этот всплеск назывался «козел». Вот такой «козел» выскочил как раз на материале о торгашах, одна строчка вообще выпала неизвестно куда, а две поменялись местами и вместо «работники торговли выполнили план в объеме…» получилось «объеботники торговли выполнили план…». На второй день Николай Федорович Баженов мне звонит и говорит: «Борис, я понимаю, конечно, бывает, что они обманывают, но чтобы так о них… в их же праздник обозвать»… А я не пойму в чем дело. Открываю газету, и у меня волосы дыбом встают, чуть в обморок не упал.

А до этого был такой случай. Вышла передовица, в ней было написано: «председатель Совета министров Косыгин», у них выпадает после переноса две буквы и получается: «преддатель Совета министров». Какой-то «искатель блох» из Алябьево через две недели это раскопал и прислал газету в райком партии, вот тут и началось! В общем, сняли и редактора, и корректора — головы полетели только так.

А с 27 съездом вообще хохма была. Все писалось римскими цифрами (XXVII), при печати выпали две палки, и получилось слово из трех букв, какое обычно на заборах пишут. Много такого было. Подклешовки часто перепутывали. Например, в Тазовском районе на первой полосе поставили портрет Ленина, а на третьей — какого-то слесаря Петрова. Так Ленина подписали слесарем Петровым, а слесаря обозвали Лениным. Потом по домам ходили и изымали газету.

У нас был преподаватель, он собирал подобные ляпы. Ну вот, пример, на Дальнем Востоке, когда начинается путина, все массово идут на рыбалку — в какой-то местной газете была шапка «КОММУНИСТОВ - В МОРЕ». На металлургическом комбинате — «НАША СИЛА В ПЛАВКАХ», в сельском хозяйстве Челябинской области перепутали всего одну букву, и в итоге получилось — «ПОЛОВЫЕ РАБОТЫ В РАЗГАРЕ» вместо ПОЛЕВЫЕ. Каких только ляпов не было!

Корр.: (вытирая слезы от смеха) Наказывали за это?

Б.К.: Как правило, спускали на тормозах, все понимали, что это не специально. Хотя бывало и наоборот. У нас работала женщина линотиписткой, она иногда проверяла корректора и отсека, внимательно ли они читают материалы или нет. Могла вставить в текст матерное слово, и если пропустишь его, то оно проходило. Как только не боролись с этой провокаторшей, бесполезно, но зато она была лучшей линотиписткой.

Корр.: Сейчас такие ляпы, наверное, уже никто и не собирает…

Б.К.: Мало того, что не собирают, я вам скажу больше. Сейчас газеты сами стали кладезем безграмотности, причем абсолютной. Я всегда привожу пример, когда в слове, простите, бюстгальтер делают шесть ошибок. Люди, которые сейчас занимаются газетами, часто просто-напросто безграмотные, они не знают грамматику и правила правописания.

Корр.: А почему так происходит? Вроде бы сейчас все проще стало, компьютеры, технологии…

Б.К.: Все намного сложнее. Стоит только посмотреть на наших ученых мужей - филологов. Кофе у них уже среднего рода. Раньше деепричастные и причастные обороты выделялись запятыми, а сейчас можно выделять, а можно и не выделять. В результате получается и не так, и не сяк. Почему так происходит? Я вам скажу. Каждый хочет прославиться, защитить диссертацию хоть о чем. А там «хоть трава не расти». В советское время читал на эту тему фельетон про мужика, который писал диссертацию о том, что «шаг лошади — есть усилие». В результате было заморено несколько лошадей, затрачены миллионы рублей на исследования. В итоге он доказал, а зачем? Примерно то же самое происходит и сейчас.

Корр.: А какой-то общественный резонанс был на публикации в газете? Как люди реагировали на материалы?

Б.К.: Конечно, у нас был отдел писем, куда каждый квартал приходил работник КГБ. Были папки с письмами исходящими, входящими и теми, что уходили в архив не публикуясь. Люди писали всякое, и ерунду в том числе. Письма эти подшивались в отдельную папку. Именно ее и приходил смотреть КГБшник, забирал и изучал.

Корр.: Много писали?

Б.К.: Очень.

Корр.: Больше со своими чаяниями или в ответ на публикации?

Б.К.: В основном со своими. Не помню, чтобы в ответ на публикации что-то приходило, кроме организованных откликов типа «одобрямс». Были и другие отклики определенной категории читателей, мы их называли «искатели блох», как, например, случай с «предателем». Это такая порода людей была.

Корр.: Борис Пантилимонович, а было в то время стремление написать что-нибудь забойное — как говорят «бомбу»?

Б.К.: Да, и это даже поощрялось, но было очень сложно, мы были ограничены в словах и мыслях. Я же не мог написать, например, что бригадир Попов возмутился тем, что ему дали звезду героя, потому что у него вместо трех тракторов шесть, вместо тридцати человек в бригаде - пятьдесят. И чтобы он, как честный коммунист, сказал, что не хочет этой фальсификации — да никогда. Хотя, наверное, можно было написать, но не пропустили бы в печать, потому что это уровень уже был всесоюзный. В Комсомольском была школа передового опыта лесозаготовителей в СССР у Попова, хотя все отлично знали, как он получил звезду. А с другой стороны, надо было видеть, как Попов валит лес. По пояс в снегу с бензопилой в руках он по 4 часа пилил лес и ни разу не приседал, правда, так почти все в то время работали.  

Корр.: Раз мы заговорили о технологиях, как Вы думаете, долог ли век печатной прессы, сколько еще отведено?

Б.К.: Я думаю, что он уже заканчивается. Мне, например, в страшном сне бы не приснилось 20 или 30 лет назад, что будет интернет, сотовые телефоны и подобные новейшие технологии в журналистике. Кстати, на технический прорыв я сбрасываю многие причины того, что журналистика сейчас совсем другая стала.

Корр.: А кого Вы можете назвать сейчас настоящим журналистом?

Б.К.: Мне хочется сказать, что они есть, но не могу. Например, Сергей Доренко — профессионал, но с этической точки зрения он гад. Владимир Познер — его вообще не хочу рассматривать потому, что он ненавидит Россию, и это видно по его глазам. Если вернуться на нашу Югорскую грешную землю, то могу назвать Валентину Патранову из Ханты-Мансийска, она работает уже лет 40. И если раньше она писала хлесткие аналитические материалы, великолепные очерки, то сейчас она перешла больше на исторические темы. Галина Беловол писала великолепные статьи и, прошу прощения за журналистское выражение, «из говна конфетку делала», то есть из плохонького авторского письма делала великолепную зарисовку. И наоборот. Расскажу вам историю про современных журналистов. Приближался День работников леса, звонят мне с местного телевидения или газеты и просят рассказать о тех, кто раньше работал в леспромхозах, о бригадах и бригадирах и прочее. Я говорю: «Вы знаете, была бригада Попова?», пауза, мне в ответ: «Это который радио изобрел?». Они что, в школе не учились? Там о радио в пятом классе рассказывают. Получается, они не знают историю района, где живут, да и не интересуются этим. Выходит, сейчас журналистам все пофиг, а если им пофиг, то и мне, как читателю, тоже. А это уже воспитание, это идеология.

Корр.: Но, с другой стороны, стоит порадоваться, что люди еще знают, кто изобрел радио. А что Вы с высоты своего опыта могли бы пожелать нынешним журналистам?

Б.К.: Я очень люблю эту профессию, очень уважаю всех журналистов. Я хочу им пожелать профессионализма, творческого успеха и иногда находить в себе мужество уйти из этой профессии, если не получается, или не терять мужество, оставаясь в ней. А так всем здоровья!

Беседовал В. Турин